Я дрался за Украину - Антон Василенко

Когда пришли немцы, то у нас организовалась украинская школа — сразу приехали учителя с Галичины, с Волыни, потому что у нас своих не было. Патриоты съезжались к нам, потому что при немцах жилось немного легче, чем в СССР. Начали мы учиться на украинском языке, как положено, учили украинский язык, литературу. Уже нам преподавали «Историю Украины» Грушевского, мы уже знали об Украине больше и шире, учили нас патриотическим песням. Директором школы был Амвросий Подригуля. В Грубешове организовалась местная вспомогательная полиция. Мой родной дядя, брат моей мамы, работал в Украинском вспомогательном комитете (украинская общественная организация в Краковском Генерал-губернаторстве, занимавшаяся решением хозяйственных и культурно-образовательных проблем — прим. А.И.). Мы жили зажиточно, к нам дядя приводил в гости людей с Галичины, с Волыни, они много нам рассказывали об Украине, о нашей истории, о том, что надо защищать свою землю. Мы уже были подростки, прислушивались к этому, потому что вся та польская агитация надоела — хотелось своего, украинского. Знаете, как оно все в душу входило! В селе насыпали символическую могилу, крест поставили, и мы, школьники, в вышитых рубашках стояли возле нее на страже. Весь этот патриотический дух поднялся на очень высокий уровень. Но это продолжалось недолго — стали поляки жечь наши села. Правда, в наше село они заходить боялись, потому что село было большое и стояла жандармерия. Правда, жандармерию меньше боялись, потому что они сами не вылазили из своих помещений. Но главное было то, что наши хлопцы имели оружие, а позднее много оружия нам оставили мадьяры, когда отступали в 1944 году. У нас дома в желобе для кормления лошадей лежал пулемет, а под желобом хранились патроны, много гранат. Потом отец передал все это нашим хлопцам.

А.И. — Сколько человек было в оуновском подполье села?

А.К. — В Тератине таких законных почти не было, потому что наши хлопцы сначала служили в полиции, а потом немцы хотели забрать их в СС, и они все убежали в лес. В селе никто из них не жил, потому что немцы их вылавливали, а они скрывались в лесах и время от времени приходили в село.

В 1943 году, когда немцы стали украинцев прижимать за повстанческую армию, то набрали в полицию поляков. Поляки доложили на отца, что он националист. Немцы отца забрали, отправили в Германию в лагерь — он говорил, что где-то возле Рейна. А мой дядя, который работал во вспомогательном комитете, и другие люди пошли в жандармерию, стали писать, чтобы его освободили. Немцы прислали каких-то представителей, они посмотрели на нас, на наше хозяйство. И где-то через полтора месяца, в конце 1943 года, отец приехал — выпустили.

А.И. — Помните бои с поляками?

А.К. — На наше село они не нападали, но бои шли — в отдаленных от нас селах. Были такие села, где население смешано с поляками, кругом польские села. А у нас была скученность украинских сел — в окрестностях почти все села были украинские, а польских колоний мало.

Сильный бой между УПА и поляками был в начале 1944 года в селе Шиховичи, под Грубешовом. Там есть могила — двадцать девять повстанцев похоронены, стоит памятник.

Помню, что к нам на Холмщину с востока приходила сотня «Энея», на некоторое время. Его звали Петр Олейник, галичанин. А еще у нас сформировали местную сотню, ее командир… вот забываю, как его звали. Еще и песня есть о нем. Очень они нас защищали, но что могла сделать одна сотня на такую большую территорию, когда там действовали крупные соединения польских повстанцев — и Армия Крайова, и просто вооруженные местные. Вся полячня, которая только у нас была, собралась в одну кучу! Они скрывались в своих колониях, а на ночь выходили с оружием и нападали на украинские села. К нам в село бежали украинцы из Ласкова, из Вишнева — это села с той стороны Грубешова, километров пятнадцать-двадцать от нас. Их всех надо было приютить. В нашу хату мы приняли две семьи с детьми. Они жили у нас до тех пор, пока в 1944 году не пришла Красная Армия.

В 1943 году я окончил школу, семь классов. У нас действовала своя организация — директор школы собирал учеников, сделал из нас такую ячейку на помощь ОУН. Связью мы не занимались, не носили никаких грипсов (бумаг с зашифрованными сообщениями — прим. А.И.), потому что у нас было легко в ту пору — без конспирации, хлопцы ходили свободно. Смотрели только, чтобы поляки или немцы не поймали. Мы занимались пропагандой, образовательной работой, привлекали молодых ребят. Давали отчет по польским колониям, что там где делается — ходили, присматривались, докладывали директору школы: «Там поляки незнакомые. Кто-то через село прошел не такой». А люди постарше в селе были заняты, да их и было мало, потому что немец многих позабирал. А мы, детвора, шустрые, всюду могли залезть. Конечно, это было опасно, но мы не очень боялись.

Помню один случай. Как-то видим, что через село идет поляк, и мы его знаем, потому что он в школу ходил с нами вместе — пацан, может быть на год старше меня. А нас было трое ребят и две девушки там стояли, недалеко от нашей хаты. Я говорю: «Чего ты пришел?» А он ходу. Мы за ним. А у него граната — и он этой гранатой на нас. Я кричу: «Хлопцы, ложись!» А там такие рвы у дороги, мы — туда, залегли. Граната — бух! А мы с собой ничего не имели. Я тогда еще не имел оружия, у нас дома оружие хранили, но мне его не доверяли. Я уже говорил, что мой отец имел пулемет, а еще был спрятан «наган», я находил его не раз. Днем оружие не брали, брали только на вечер, выходили на улицу дежурить, спали где-то за клунями. Потому что ночью смотришь — там горит, там горит, и Бог его знает, нападут на тебя, или не нападут. Но самооборона у нас действовала, и по селу ходили, и за селом ночью обход делали наши мужики с оружием — те, что раньше служили в армии. Оборонялись как могли — вот так. А тот поляк убежал. Мы рассказали об этом старшим, хлопцы два раза делали засаду, но так его и не поймали.

Так что у меня было очень и очень напряженное детство. Когда нам, ребятам, стало лет по четырнадцать-пятнадцать, мы начали доставать себе оружие. Я достал себе четыре гранаты и немецкий «штайер» на десять патронов.

Когда немцы отступали, то опять отца забрали, с телегой в обоз. Заехали за Холм, и там между Люблином и Холмом на них налетела авиация, стали бомбить, отец бросил лошадей и убежал домой. Вот сколько у него было приключений!

А.И. — Когда опять пришла Красная Армия?

А.К. — В 1944 году, в августе месяце, еще жнива не начались. Где-то в октябре пришли к нам, описали имущество — это уже польская коммунистическая власть. А в ноябре стали нас выселять. Да и нам пришлось самим бежать, потому что к нам домой приходили. Сначала прибежали отца забирать, но сосед увидел это дело, побежал к советским армейцам — они стояли в селе. Комендант прибежал со своими ребятами-автоматчиками, окружил поляков и разогнал. Но их не трогали, потому что это была официальная польская часть. Вот так спасли моего отца, но нам уже некуда было деваться… В нашем селе никто не хотел выселяться, поэтому поляки подсылали специальные группы, чтобы они дома поджигали, чтобы люди скорее выезжали.

В ноябре месяце 1944 года мы выехали из дома. Взяли, что могли взять — хлеба, муки, забрали свой плуг. Запрягли коня — у нас только один конь остался. Сосед-поляк нам помог собраться. Погрузили все на телегу и поехали — отец с мачехой, брат и я. Заехали за тридцать пять километров, в Холм, простояли там дней, наверное, с десять, ждали пока вагон дадут. На морозе, уже снег выпал… Потом всех погрузили в вагоны и погнали в Одесскую область. Остановились на станции Буялык, не доезжая тридцать или сорок километров до Одессы. Нас приехало три семьи, все вышли из вагонов. Видим, что никому мы не нужны — пошли искать, где приткнуться. Отец ушел, километрах в пятнадцати нашел хату свободную, стали туда перевозиться — он лошадьми повез имущество в ту хату, а мы остались в вагоне. Приходит к нам директор МТС, говорит: «Что вы сидите? В восьми километрах отсюда есть брошенная немецкая колония — очень много пустых домов!» Повел нас туда, мы посмотрели — дом из резаного ракушняка, есть сараи, колодец внутри. Приехал отец, мы ему рассказали все, показали этот дом — дом хороший. Перевезли туда имущество и стали жить в этой колонии, все три семьи. Колония принадлежала к селу Гудевичево, железная дорога там была близко, и до Одессы близко — это сейчас Ивановский район, а тогда назывался Яновский.